Тайна смерти

Здравствуйте, дорогие братья и сестры. У микрофона протоирей Александр Степанов. Сегодня у нас в гостях Андрей Владимирович Гнездилов — профессор, доктор медицинских наук, научный руководитель отделения гериатрической психиатрии института им. Бехтерева. И, кроме того, Андрей Владимирович консультирует хоспис №1, первый хоспис, который, по-моему, первый не только в нашем городе, но и в России был создан при непосредственном его участии, по его инициативе, насколько мне известно.

— Первый вопрос, Андрей Владимирович, который я хотел бы вам задать как психологу: Почему, Вам кажется, о смерти так не любят люди говорить. Это, казалось бы, и тривиально, но в то же время я думаю здесь есть о чем поговорить.

— Мне кажется, что негативное отношение к смерти особенно проявилось в послереволюционные годы, потому что до того теистическая модель жизни предполагала определенные параметры, в которых человек жил. Он приходит в мир не только для удовольствия, для счастья, он приходит в мир, как в школу, которую он должен окончить, развить свои какие-то способности. И, по крайней мере, мысль о смысле жизни всегда будоражила его сознание.

Наверное, вот сейчас, я не боюсь этого поражения, такая внешняя социальная бессмыслица жизни, которая заставляет нас кидаться из одного кризиса в другой, заставляет нас не принимать те или иные решения, которые поднимают наши лидеры. Она заставляет нас думать, переносить эту ситуацию на внутренний мир. Та бессмыслица, в которой мы находимся, она рождает чувство вины, что мы либо настолько глупы, что не можем понять, для чего мы живем, либо мы не ставим вообще этот вопрос, для чего мы живем.

Но, тем не менее, вопрос остается, так же, как и смерть. Мы должны закончить школу и сдать экзамен, и получить какую-то оценку. И вот тут очень интересно, что каждый человек мнит и понимает, что есть всем возвещенный суд Господний. Но Страшный Суд существует еще самого человека над самим собой. И вот это то, с чем мы сталкиваемся. Почему вот этот негатив окружающий, понятие «смерть», он существует в обществе. Мы в какой-то степени предвидим и ждем вот этого Страшного Суда самих над собой.

И здесь, наверное, выступает очень интересная закономерность, когда люди приходят в непосредственную близость со смертью, сразу же задается и всплывает вопрос «А больно ли умирать?» И тут мы сталкиваемся с понятием боли. Боль это понятие конечно тотальное, и боль одного человека, она никогда не остается в изолированном состоянии. Начинают болеть его близкие, родственники, друзья. Начинают страдать люди, которые ухаживают за ними, персонал медицинских учреждений. В конце концов, общество платит за боль одного человека. И, в конечном счете, это все упирается в то, что человек испытывает сам. Боль воспринимается не только как физическое начало, оно воспринимается как духовная, психическая боль. И здесь мы встречаемся с удивительными моментами, что люди с чистой совестью умирают легче, чем люди, которые совершали неправильные поступки или бездумные поступки, и, по крайней мере, у которых есть основания себя судить достаточно строго и нелицеприятно.

Поэтому вопрос смерти, конца он невольно смыкается с вопросами нравственности, потому что качество смерти, оказывается, определяется качеством жизни, и наоборот, качество жизни определяется качеством смерти. Когда мы слышим, что вот человек, которого вы хорошо знали, умер, и сразу возникает вопрос, а как он умер. Вот второй вопрос, а от чего? Но главное как — легко, тяжело? Как он страдал? Каковы последние его слова — все это наиболее значимые моменты жизни. Мы можем сравнить, наверное, смерть с процессами, которые уже имеются в опыте человека. То есть, я имею в виду, что когда мы говорим о смерти, и боимся ее, мы забываем иной раз о той смерти, из которой мы пришли, то есть, что было до той поры, пока мы не были рождены на этой земле. Это было же то же самое, та область смерти, куда уходят умирающие. Поэтому здесь однозначного страха, по поводу того, что нам предстоит, не может быть.

— Но, конечно, страх внушает, безусловно, если эту аналогию развить, то, что мы действительно ничего не знаем, ничего не помним, то есть нас просто не было. Это полное небытие. Вот до того, как мы родились. Поэтому, если эту аналогию перенести в точности на окончание жизни человека, то страх, он и будет связан, конечно, прежде всего, с тем, что просто нас не будет ни в каком виде, ни в каком качестве.

— Но вот видите, невольно сталкиваются два противоречивых взгляда. Один — теистическая модель, то есть ничего не было и ничего не будет, а с другой стороны, тогда — как мы явились в этот мир? И для чего нам дана вот эта жизнь, которую мы проводим? Вот это существование нашей жизни, она, в сущности, определяет ответы на эти вопросы. Потому что есть понятие морали, есть понятие нравственности. И оно выступает иногда как аксиома, когда дело касается любви, когда дело касается каких-то ценностей, которыми мы владеем в этой жизни. И конечно, когда человеку дан дар, он пренебрегает им, отбрасывает его в сторону, когда мы живем неправедной жизнью, появляется такое чувство — потери самого себя. Ведь самое интересное, что ведь нам даны образцы для поведения. Когда мы приходим сюда, конечно, мы как заблудившиеся дети, до той поры, пока мы не сталкиваемся с какими-то нравственными учениями, которые как путеводитель дают нам направление в нашей жизни. И, когда мы исполняем это, мы чувствуем, что вот, живой опыт, — человек умирает, в сознании Бога, что он переходит из этой жизни в другую.

Я могу привести пример, как у нас умирала женщина и она говорила: «Это же надо было заболеть раком, и умирать от него для того, чтобы понять, что Бог есть. И если даже я умру, то это все равно не имеет никакого значения. Это хорошо. Бог есть, значит, и я никуда не исчезну». Вот это буквальные слова этой женщины, они потрясают, не говоря уже о том, что это тот вопрос, который Вы задали, вопрос о смысле жизни, когда человек попадает неизвестно куда, неизвестно для чего.

Вот Вам второй удивительной ответ или пример из практики. Женщина лет 60-ти умирает и говорит: «Андрей Владимирович, не скрывайте от меня ничего, я не боюсь смерти. Говорите со мной откровенно». Я говорю: «Ну как же, мы все боимся смерти». Она говорит: «Ну, в моем случае это особая ситуация. Я прожила неплохую жизнь. Я не была особенно богата. Я хотела выйти замуж по любви — я вышла замуж по любви. Я хотела дочку иметь — я получила дочку. Я хотела внучку иметь — я получила внучку. И в общем, мне кажется, я на своем месте. И в своем сознании поняла про жизнь все, что возможно было понять. И теперь мне хочется большего».

То есть это колоссальнейший ответ. Где вы встретите такой оптимизм, который в смерти хочет понять и до конца раскрыть смысл жизни? Это такое мужество и такой оптимизм. Я думаю, что если бы даже эта женщина была неверующая, то уже одни эти слова могли бы ее спасти, и, что называется, дать ей очень многое. Потому что, вот этот оптимизм, откуда он берется? Вы знаете, ведь мы иной раз, будучи врачами и повидав не одну смерть, иногда пасуем и склоняем головы перед этим героизмом маленьких людей, которые в жизни вдруг проявляют такую красоту. И, в конечном итоге, у них хватает сил не просто справляться со своими болезнями, страданиями, а еще поблагодарить окружающих за то, что им помогают. Еще сказать в утешение какие-то слова. Это удивительно. Вы знаете, мы с одной стороны страшимся смерти, в этом нет, я думаю, ничего позорного. Но с другой стороны мы иной раз восхищаемся той красотой, которая возникает у человека. Человек страдает, тело его разлагается, а душа растет, удивительно. Мы поражаемся, что эти люди, они как будто бы вырастают на целую голову выше нас, которые здоровы, понимающие относятся к этим вопросам.

И опять же вот вам пример. Родители одного мальчика 16-летнего жаловались на то, что они не могут найти общего языка с ребенком. Мы говорим — почему? Они говорят, вы знаете, нам кажется, что он знает что-то такое, или познал, что мы перед ним дети, а он гораздо нас старше.

Вот эта тайна смерти, которая приоткрывает перед человеком завесу мудрости, завесу каких-то истин. Это удивительный момент, когда мы видим, уже понимаете, даже не слышим, а видим и ощущаем чувство любви, которое вдруг возникает у нас с нашими больными, когда для них, уже освобожденных от каких-то привязанностей, вдруг открываются какие-то высочайшие двери.

И вот здесь как раз мне хотелось бы подчеркнуть, насколько необходимо наше участие. Не только сам человек уходит. Когда человек уходит, уходят многие близкие вместе с ним, и мы тоже переживаем иногда тяжелые минуты. Но тем не менее это не снимает с нас ответственности помогать человеку. Вот есть такая особенность, которую мы отмечали, что уходящий человек должен получить разрешение на смерть — от своих близких, от врачей. От персонала он может понять, что его положение безнадежно. От священника — обязательно. От духовника, который, так сказать, его пользует. И наконец, последнее разрешение от самого себя. Вот это разрешение, даваемое в любви, оно так важно. Этот уход человека в окружении атмосферы доброты, любви, заботы. Это необычайно важный момент. Это также как приход на землю, когда человек рождается, а мы можем иной раз сравнить смерть именно с рождением. Мы иногда убеждаемся в том, что когда ребенок рождается на любящие руки, которые ждут его, ребенок, родившийся в любви, он проживает счастливую жизнь. Он счастлив уже психологически, даже если физически он будет бледным или не достигнет каких-то чинов, ценностей и т.д. Он уже богатый человек. И вот также умирать на любящих руках гораздо легче, чем на руках людей безразличных или безэмоциональных.

Вот то, к чему очень часто прибегают обыватели. Они боятся смерти, и они считают, что надо отойти подальше, чтобы как бы смерть не зацепила их самих. Но смерть рано или поздно все равно придет к каждому из нас. Нам всем придется проходить через эти ворота. И дистанцироваться, отходить от больного или умирающего человека нельзя ни в коем случае. Потому что потом твоя же собственная совесть заставит тебя намного ближе подходить к умирающему, к страданию — для того, чтобы искупить тот грех, который ты совершил по отношению к своему близкому, предал его, отошел от него в самую трудную минуту его жизни. И фактически предопределяем нашу собственную жизнь, потому что любой бумеранг возвращается непременно к тому, кто его послал. Как ты относишься к людям, так к тебе отнесутся в свое время, когда ты окажешься на этом месте.

— Хорошо, Андрей Владимирович, если вернуться вот к этим аналогиям смерти, которая есть в нашей жизни. Вот первая такая аналогия — это рождение, переход из одного состояния бытия — в другое состояние бытия. Ну, если иметь в виду рождения из утробы матери. Этот человек уже живет. Он не совсем из ничего, а уже из некоторого состояния, которое ему как-то по своему знакомо, этому эмбриону, младенцу этому в утробе, переходит. Ну а еще есть какие-то аналогии, которые могли бы нам что-то пояснить?

— Но я думаю, что, во-первых, есть сновидения. Каждый раз, когда мы видим сон, сон — как бы прообраз смерти, когда тело находится недвижимо, а душа или сознание странствует в каких-то мирах, непрожитых реакциях каких-то, или ситуациях, которые мы не изжили еще. Но сны бывают разные, и бывают такие провидческие сны, которые иногда являются наяву у человека.

Но я, конечно, не буду спорить о том, чему отдавать приоритет. У нас обычно всегда считается: вот объективная истина — она настоящая, а субъективная истина — ненастоящая. Потому что она переживается только самим человеком, а другой не может ее повторить. Ну, во-первых, нужно сказать, что вот эти опыты, попытки объективизировать эти истины, они уже были. И некоторые люди в предсмертных состояниях переживали удивительные состояния перемещения своего сознания, когда тело находилось в одном месте — в операционной, допустим, а сознание оказывалось у них дома, и было свидетелем тех или иных событий, которые потом подтверждались с достоверностью. То есть, человек имел возможность, и это никак не объяснишь. То есть, есть какие-то ситуации, которым мы можем верить, которые переживаются людьми, которые достоверны. Но затем все-таки субъективные переживания, мне кажется, что каждый человек живет в своем времени, в своем пространстве. Он может переживать силу того объема знаний, или опыта, или мировоззрения, которое у него сложилось. И благодаря этому перед ним могли открываться какие-то истины.

И более того, если человек обращается к высшим силам, то он непременно получает ответ. И этот ответ может быть совершенно неприемлемым окружающим, но приемлем для него самого, потому что, ну вот была женщина, у которой было видение, она взглянула на икону в палате и ей было видение Христа. Ну, можно это было научно объяснить, что это были галлюцинации — зрительные. Слуховые и т.д. Но каково значение этого, когда женщина, оставшуюся ей после этого видения жизнь провела такой счастливой, что мы приходили, чтобы просто посмотреть на нее и восхититься ее красоте. Весь страх, весь ужас перед смертью, перед ее приближением исчез. Она была счастливым человеком. Она говорила, что она видела Христа, что это ее приобщение к великому смыслу жизни, что Бог есть. Одно только это сознание заполняло ее, она говорила с восторгом и радостью, о котором даже Достоевский не повествовал. То есть, у человека обнажаются внутренние клады, сокровища, которые в нем заложены.

И вот, конечно, спор о том, есть душа, или нет души. Для нас этого вопроса нет — есть душа или нет души. Потому что, работая с умирающими, мы все время сталкиваемся с какими-то явлениями, ну, назовите это таинственными явлениями человеческой психики или какие-то еще. Но смысл-то вот в чем: многие врачи и психологи уже понимают, что когда из психологии было изгнано понятие души, то это уже стало ампутированной психологией, не настоящей психологией, потому что в каждом существе заложена Божественная искра, и мы не просто понаслышке, что называется, сталкиваемся с этим. А когда мы во сне можем видеть своих пациентов, которые благодарят нас, или посылают нам привет, и когда мы ощущаем, что в момент ухода человек не исчезает, его сущность остается, остается тело, как мертвая одежда, которую поносили и оставили, а дух отходит в сторону, и его существование не вызывает никакого сомнения.

— Что переживает человек, когда узнает, что он болен и болен неизлечимо. Чувствует он это сам, независимо от того, говорят ему врачи или нет. Или он не имеет такого предчувствия обычно. Как принимает он уже вот это известие. Соглашается сразу, или проходит какой-то период времени. У Вас большой опыт, поделитесь, пожалуйста.

— Ну, вы знаете, наверное, понятие смерти оно очень обширное, но возникает еще задолго до того, как человек на самом деле начинает переживать ее наяву. И, наверное, имеет смысл даже, так сказать, положить это понятие смерти где-то в основу мировоззрения. Когда мы иной раз пытаемся узнать человека, желающего работать с умирающими людьми, мы, прежде всего, пытаемся узнать, какого отношение его к смерти. Мы просим иной раз вспомнить встречи с первой смертью в его жизни, с опытом смерти. Будет ли это смерть кошки, собаки, или кого-то из близких людей.

Во всяком случае, когда человек осознает, что в мире, в котором он жил, существует смерть, которая уводит человека, или любимые существа из этой жизни, то у него возникает и чувство несправедливости, и чувство разрушенного мира. То есть, может быть, выстраивается мировоззрение конструктивное, когда человек понимает, что смерть неизбежна, что все приходящее уходит, все созидающееся разрушается. Такое восприятие смерти уже создает определенное мировоззрение, конструктивное, как я уже сказал. Но бывает деструктивное, невротическое восприятие смерти, когда человек воспринимает смерть как трагедию, как нечто враждебное совершенно, как нечто угрожающее жизни, то, о чем не надо говорить, чего нужно бояться.

— Ну, все-таки, простите, смерть, безусловно, враждебна жизни. И действительно это какое-то катастрофическое нарушение правды и гармонии мира.

— Вы совершенно правы, но, я думаю, здесь есть еще одно толкование. Мы предполагаем бессмертным тело наше, и когда мы говорим о бессмертии, мы предполагаем, что мы должны жить в этой жизни, в этой форме постоянно, так сказать. Это было бы самым лучшим. Но ведь это мгновенно может довести до абсурда. Представьте себе бессмертного человека. Уже многие писатели-фантасты пытались представить это, и видели, что это проклятие, и может быть гораздо страшнее, чем сама смерть. Проклятие бессмертия, когда человек не старится, не молодеет. Он все время остается в какой-то форме отлитой и переживает все заново и заново одно и то же.

— Действительно, интересно представить себе, в каком возрасте будет человек. Заморозить, и дальше ничего не происходит.

— И представьте себе бесконечно увеличивающееся количество людей, если учесть, что рождение-то мы не ограничиваем? Мир будет переполняться бесконечным количеством людей.

— Ну, это как-то Бог устроит, допустим, расселит нас куда-нибудь. Но все равно вот эта сама статичность положения человека, который не стареет и не двигается вот к этому концу.

— Во всяком случае, чем ужасна смерть? Прежде всего тем, когда мы чувствуем, что мы не завершили свою жизнь. То есть, когда преждевременная смерть, когда мы не выполнили той задачи, которая возлагалась на нас в течение жизни.

— Когда интуитивное чувство этой задачи есть.

— Есть, конечно. И вот этот момент смысла жизни, он всегда встает тогда, как только возникает вопрос о смерти. Если есть смерть, то каков смысл жизни? Вот бессмысленность смерти, она, так сказать, начинает толкать мысль к тому, что и жизнь бессмысленна. А здесь мы уже не можем так просто согласиться, что наша жизнь бессмысленна. В конечном счете это обращается, что мы бессмысленны. Для чего нам тогда наш разум, если он лишен смысла. Как он берется судить о каких-то серьезных проблемах.

— Да, вот отсюда конечно следует, действительно, если мы живем только какими-то временными вещами, то они более или менее бесконечно могут возникать. Если мы суетимся о приобретении одного, другого, третьего, над созданием каких-то временных из этой жизни ценностей, то смерть всегда будет несвоевременна, потому что всегда можно что-то еще придумать, что-то еще сделать и что-то еще улучшить. А вот если человек живет чем-то еще более глубоким, то тогда может появиться ощущение выполненности, ощущения итога. Это конечно задает определенную перспективу самой жизни.

— Мне кажется, вы знаете, вот удивительно, Евангелие как раз дает очень точное указание — ищите, прежде всего, Царства Небесного, остальное приложится. Это Царство Небесное, как бы истина, которая не открыта, а которую надо еще открывать. И каждому надо открывать на своем месте. И смысл даже не в том, что ты выбираешь какую-то определенную цель, правильную или неправильную. Ты можешь выбрать любую цель, но если ты верно служишь ей, то ты исполняешь тот долг и рано или поздно растешь.

— Хорошо. Но если вернуться к приближению к смерти, к последнему этапу жизни человека.

— Во всяком случае, вот вы говорите об информации. Мы постоянно сталкиваемся с ситуацией лжи. То есть, боязнь смерти, она порождает ложь. То есть, не надо говорить человеку правды, он не вынесет это. И, в конечном счете, врачи скрывают, имея на то основания, боясь, что как бы человек не покончил жизнь самоубийством, узнав о своем заболевании. Близкие то же самое, стараются щадить его, думая, что они могут довести его до смерти. А он так и не узнает об этом. Но вы знаете что, ведь помимо вербальной, то есть, словесной информации, мы еще можем получать информацию через ситуацию, через взгляды, через действия, через голос. Не то, что я говорю, а как я говорю. Это уже открывает глаза. Обмануть человека можно только тогда, когда он уже сам хочет быть обманутым.

А на самом деле приближение смерти, конечно же, чувствуется. И более того, я Вам могу сказать, что в нашей жизни мы очень часто проходим над пропастью, под которой смерть. И когда у нас сжимается сердце, мы не можем понять, в чем дело? Мы просто идем рядом со смертью. Потом мы может, когда-нибудь узнаем о том, что мы действительно были на волосок от смерти, потому что циклы нашей жизни, они как бы повторяются.

Вот неспроста люди иногда удивляются какому-то совпадению дат — даты рождения ребенка вдруг совпадает с датой смерти кого-то из родителей, стариков, дедушек, бабушек. И вот эти циклы, через которые проходит человек, вот эта синхронность, когда рождение и смерть — удивительны. Бывает, когда человек умирает в день своего рождения. И это не просто его установка, это какая-то близость к этому моменту, к кризисной ситуации. Ведь само рождение — это тоже кризисная ситуация, и смерть тоже кризисная ситуация. И моменты рождения и смерти, они как-то связаны друг с другом. Поэтому здесь очень много интересных аналогий можно привести. Я уже говорил вам как-то, что это еще статистически недостоверно, как человек рождается, так он и умирает. Легко рождается, легко может и уходить.

— Наверное, и живет очень легко. Если человек рождается в любящей среде, в своей семье, то конечно он и живет очень легко, и если он сам не испортил свою жизнь очень сильно, не потрудился над этим, он и умирать будет, наверное, тоже легко. Отсюда вот преемственность, в частности, церковный образ жизни, когда человек рождается в какой-то духовной среде, всю жизнь пребывает в этой среде, впитывая ее с младенческих лет и развивая в течение всей жизни, он в гармонии совершенной и умирает. Мы знаем, как святые умирали — Амвросий Оптинский, который был очень болен, он почти всю жизнь болел. И вот такая замечательная, светлая смерть. Да и почти все святые, преподобные особенно, которые доживали подчас до глубокой старости, умирали удивительно светло. И эта смерть, она озаряла всех окружающих.

— В подтверждение Вашим словам могу сказать очень интересно. Меня как-то интересовал вопрос, и вопрос очень запретный: «Как бы вы хотели умереть, если бы вам была дана возможность выбрать, свободно выбрать смерть?» И один монах мне ответил совершенно поразительно так: «Мне неважно, где я буду, что со мной будет. Самое важное для меня, чтобы я умер в молитве, обращенной к Богу». Это, так сказать, к Создателю. Удивительный ответ, который может для многих послужить утешением. Потому что одни говорят «хотел бы умереть дома», «хотел бы умереть в окружении родственников любящих» и т.д. Легко, незаметно, быстро, во сне и т.д.

— Но ведь все эти процессы, они очень важны для человека, для христианина важно оставаться в сознании приближающейся смерти, и в состоянии молитвы, обращенности. И осознания своих слабостей, грехов и, так сказать, возможности раскаяния. И это удивительное состояние, когда человек уходит. Иные в своих предсмертных пожеланиях буквально проявляются как на фотографической бумаге, вся жизнь его проявляется. Иной раз до слез можно впечатляться такими словами, вот больной говорит: «Ничего мне на надо, бросьте пачку «Беломора» в гроб, больше ничего не надо». Это ужасает, насколько одинок этот человек, насколько вот в нем сломана вера, надежда. Вот эта пачка сигарет «Беломора» или папирос, она уже фактически означает какой-то смысл ухода от жизни, и абсолютно какая-то бесперспективность. Жуткая какая-то выжженность.

— Да, жуткая выжженность. Другой, лишенный всякой собственности говорит, что ничего тоже мне не надо, сожгите меня, похороните на участке под березкой, которую я сам посадил, никаких крестов не надо и прочее.

То есть, вот последние слова умирающих людей, они очень значимы. Они значимы не только потому, что они содержат в себе тот или иной итог жизни, они еще значат как поддержка близких, как пример для близких.

Я всегда восхищаюсь тем моментом, когда люди находят в себе силы попрощаться с близкими, оставить им какие-то заветы.

Ну, конечно, идеальной является смерть Пушкина. Когда он узнал у врача, что положение его безнадежно, он позвал детей — благословил их, простился с женой, написал письма, лег под икону и стал умирать, ждать смерти. И вот эти моменты, когда люди обращают внимание на родственников, это очень важно. Потому что сам человек, это не только он один, это его близкие. И вот очень важно то, что помощь хосписа, она обращена не только на самих больных, но и на их близких. И последние слова, и последнее общение с близкими, оно всегда может создать либо психологическую поддержку для близких, либо наоборот. Вот здесь, мне кажется, так важно, чтобы в бригаде (извините, что я говорю в «бригаде», которая ухаживает за больным) был и священник и родственник. Потому что священники создают вот эту атмосферу, которая позволяет принимать смерть не как страдание, не как наказание, не как бессмысленную трагедию. Трагедия — это уже таинство. Когда приходит священник, сразу же смерть превращается в таинство. И тому примеров очень много.

И вот я думаю, почему мы как-то все время просим, чтобы люди причащались перед смертью, исповедовались, потому что само таинство причастия — оно дает какую-то надежду больному. Во-первых, во исцеление души и тела. Вот эти слова, они дают человеку как бы почувствовать поддержку удивительную. Затем даже таинство, когда больной уже скончался, и родственники остаются. И вот эти святые песнопения «со святыми упокой» человека как бы духовно посвящают в атмосферу святости. И это так важно, близость святого, потому что, что есть понятие святого? В каждом человеке есть понятие святого. Это понятие святости — оно дает смысл жизни. Потому что мы говорим — ужасен человек, в котором нет ничего святого: ни родителей, ни Бога, ничего. У каждого должно быть что-то святое, ради чего надо жить. Даже сама жизнь может являться святостью, если вот так к ней относиться, по-святому.

Поэтому вот приближение какое-то, или приобщение, или обращение к святости, это утешает родственников, когда они понимают, что есть возможность общения даже с умершим человеком, связь не прерывается, любовь продолжается. Она в иных формах, и ты можешь еще заслужить прощение своего близкого, которому ты не уделил столько внимания, но конструктивно использовал свет и потом пошел делать добрые дела. Ты стараешься загладить свою вину, и смерть наступает как великий учитель, учитель жизни. И в этом никак не усомнишься, когда смотришь на трансформацию превращения тех родственников, которые потеряли близкого человека. Это может быть действительно смертью, психологической смертью — умер близкий человек, и жена его или муж уже тоже вместе с ним умерли. Они ходят на работу, они выполняют какие-то действия, но это все автоматически, они уже убиты. Есть наоборот, которых возродила эта смерть, она приобщила их к каким-то высоким понятиям, к святости, истине какой-то. И люди пытаются что-то сделать для других людей. В них открылось живое какое-то чувство к жизни. И поэтому, когда мы привыкли по стереотипу считать, что страдание это всегда плохо, это неправда, именно страдание иногда раскрывает человека с самых лучших сторон. И опыт страдания ничем не заменишь. Мы всегда знаем, что важен не умный человек, а человек сочувствующий, который может сопереживать с тобой. Вот это его ценность, необходимая. Поэтому когда человек что-то пережил, он гораздо глубже того человека, который проехал по жизни с одним великим удовольствием или понятием счастья.